Немцы в городе. Геническ под властью Германской империи.
Снова месяц март; снова весеннее, южное, ласковое солнце
светит над Геническом. Но какая огромная разница между прошлой и этой весной, между прошлым и этим годом!
Сколько было наивного восторга,
увы, смененного горьким разочарованием! К счастью для меня, подобные переживания чужды сердцу шестилетнего мальчика.
Я стою у парадного входа нашего дома, и прижимаясь близко к
моей матери, гляжу широко открытыми глазами, на грузно и мерно шагающих солдат.
Они одеты в совершенно мне незнакомую форму, и
на головах у них железные, островерхие каски.
Идущие рядом офицеры командуют им на отрывистом, мне совершенно непонятном, языке.
Но я зачарован. Мне кажется, что по нашей пыльной улице,
перед моими глазами, проходят завоеватели всей России, быть может — всего мира.
Они, конечно, непобедимы, и я полон искреннего преклонения перед ними.
С подобным чувством, вероятно, двадцать веков тому назад, мой сверстник,
маленький галл, глядел на проходящие через его селение, римские легионы Кая Юлия Цезаря.
Мой отец ушел на Проспект, и став на тротуаре, напротив здания
городской управы, грустно смотрит, то на идущих немцев, то на крышу управы, над которой уже развевался бело-красно-черное знамя Германской Империи.
Дожили! В один год три знамени сменило одно другое, а еще вчера тут
плескалось по ветру красное знамя Великой русской революции.
Рядом с отцом
стоит один из депутатов Городской Демократической Думы, от партии большевиков.
Из города, при приближении немцев, бежали только члены местного
Совнаркома, ЧК и еще несколько главарей, а прочие все остались.
Депутат внимательно, но спокойно смотрит на проходящие перед ним войска Вильгельма Второго.
«Вот, Гражданин, — обращается мой отец к большевику, — это все ваших рук дело».
Тот взглянул на моего отца и улыбнулся: «Не волнуйтесь, гражданин, они так же быстро
уйдут, как и пришли, да только не в таком прекрасном порядке.
За это я вам ручаюсь».
Он оказался прав!
Демократическая Дума была распущена новыми властями, и городом теперь
управляли две комендатуры: немецкая и украинская.
Таврической губернии больше не существовало, и мелитопольский уезд, вместе с Геническом,
был присоединен к, отныне, независимой Украине.
Во главе страны стояла Центральная Рада, а еще выше — властный правитель всей Украины:
гетман Скоропадский, и ему подчинялись все и вся; а сам гетман был верным вассалом его Императорского и Королевского Величества, Вильгельма Второго.
По домам всех зажиточных обывателей были расквартированы немецкие офицеры.
У нас поселился, вместе со своим денщиком, молодой обер-лейтенант: Фон Рихтер.
Этот офицер оказался очень милым человеком.
Говорил он исключительно по-немецки, но мой отец отлично знал этот язык,
да и моя мать, хотя и с трудом, но немного объяснялась на нем.
Когда он бывал свободен, то подолгу возился со мной, нося меня на руках,
и уча, хотя и безуспешно, нескольким немецким фразам.
В это самое время, к нам приехала немного погостить, моя бабушка, мать моей матери.
Так как Мариуполь находился на территории Украины, то
железнодорожное сообщение с ним было налажено. Моя мать в разговоре, обращаясь к бабушке, употребляла ласкательную форму: «Мамочка».
Однажды, Фон Рихтер спросил ее о значении этого слова. Несколько дней спустя
моя мать застала офицера за упаковкой большого ящика полного белой мукой,
коровьим маслом, сахаром, украинскими колбасами и многим другим подобным добром.
Надо сказать, что немцы систематически обирали Украину,
и все что только могли, отправляли в Германию, в которой уже начинал чувствоваться недостаток продовольствия.
Моя мать, указывая на упаковываемую посылку, спросила его:
«Что это? Кому?» — «Мамочка», — ответил он по-русски.
Внезапно к нам приехал Зингер. Мои родители его совсем не
ждали, но воспользовавшись немецкой оккупацией, он вернулся, на короткий срок в Россию, для увоза к себе в Венгрию, все оставленное в
ней имущество.
Прежде всего он поехал в Феодосию, но там его ждало неприятное известие:
друзья, которым он поручил хранить у себя столько
ценностей, рассказали ему, как большевики их конфисковали, «в порядке изъятия излишков».
Насколько это было правдой, Зингеру никогда
установить не удалось. Тем более он был обрадован, и даже растроган, увидя все свои ковры в полной сохранности.
«Вы, господин Вейцман, единственный человек, вернувший мне мои вещи», —
сказал отцу его бывший начальник. Он скоро уехал, и увез с собой свое добро.
Однажды, к отцу явился немецкий чиновник и объявил,
что по их сведениям, у него в амбарах сохраняется некоторое имущество принадлежащее французской фирме Дрейфус.
Так как Франция
находится в состоянии войны с Германией, то оно подлежит конфискации, и немец потребовал у отца ключи от амбаров.
Мой отец наотрез
отказался их им выдать.
«В таком случае мы вынуждены будем взломать замки», —
заявил немецкий чиновник. «Это ваше дело —
хладнокровно ответил отец — ломайте».
Замки были взломаны, и
все там находящееся — конфисковано.
Отец попросил выдать ему список
отобранного имущества, и с ним отправился к полковнику Шульцу, немецкому коменданту города.
Ссылаясь на свою ответственность перед Дрейфусом,
мой отец попросил у него подтвердить официально акт конфискации.
Полковник нашел просьбу справедливой, и заверил список
отобранного имущества печатью немецкой комендатуры, и своей собственной подписью.
Но мой отец не успокоился, и с этим документом
отправился в Украинскую комендатуру.
Там, видя, что немцы поставили свои
подписи и печати, не сделали отцу никаких затруднений, и
в свою очередь официально заверили эту бумагу.
Только теперь, вполне удовлетворенный, отец спрятал ценный документ в надежное место.
Филипп Вейцман
Дальше Отъезд семьи
Вейцманов из Геническа
Предыдущее Время революции в Геническе