О том, что тогда произошло на «Грузии», мне поведал мой приятель Саша К., работавший в отделе кадров плавсостава. Ему, в свою очередь, конфиденциально рассказал работник КГБ, его куратор.
Итак, как часто бывает в жизни, шерше-ля фам – ищите женщину.
Некая особа, назовём её Таней, плохо перенесла непостоянство своего судового «мужа» Пети (имя, конечно же, взято с потолка), переметнувшегося к новой пассии. И, строго следуя традициям и обычаям пассажирского флота, Таня уединилась с судовым чекистом и написала заявление следующего содержания. Во время организованной для членов экипажа экскурсии из Гавра в Париж она слышала, как местный гид, внук белоэмигранта, увещевал Петю изменить Родине и остаться на Западе, на что Петя реагировал весьма благосклонно, пообещав подумать.
Этого заявления было достаточно. По приходу судна в Одессу чекист направился в свою контору с этим «документом». На получение окончательного решения руководства областного управления требовалось определённое время, после чего их КГБ последовал звонок в отдел кадров пароходства: Петю немедленно снять с судна. Было уже хорошо за полдень. А в 18 часов – отход. На борту – туристы из ФРГ.
На этом этапе рассказа возникает вопрос: а вот интересно, верили ли сами чекисты, что Пётр замыслил предать свою Родину? Скорее всего, нет, не особенно верили, но, во-первых, исходили из привычного для них тезиса – лучше перебдеть, чем недобдеть, а во-вторых, это была оказия ещё раз оправдать свою «нужность. А то, что при этом калечилась судьба человека – сущая мелочь.
В этой связи вспоминается один эпизод. Есть у меня хороший дружок – однокурсник Витя Павленко. Витька долгие годы протирал штаны на учительской работе в деревенской школе за мизерную зарплату. И пришёл я к своему другому дружку, к уже упомянутому Саше К., и сказал:
- Саша, возьми Витьку в плавсостав переводчиком, пусть парень хоть немного прибарахлится.
К моей просьбе Саша отнёсся благосклонно:
- Дай мне данные на твоего друга, я запрошу на него «объективку» (читай: справку из КГБ) и тогда решим.
Через некоторое время кадровик Саша огорошил меня:
- Нет, не могу. Дело в том, что летом 1941 года, когда немцы подступали к Одессе, они разбрасывали с самолётов листовки, и будущая мама твоего друга подобрала с земли одну фашистскую прокламацию, сунула в свою сумку, и в таком виде появилась в магазине, где и была разоблачена бдительными односельчанами.
Я оторопел.
- Так причём здесь мама Витьки?! Я её хорошо знаю: между нами, это глупая деревенская тётка, которая ничего с этой листовкой делать не собиралась, прихватила машинально, и всё. И ещё: Витька – честный и порядочный человек, за него я ручаюсь.
- Э, нет, - сказал Саша. – Твой друг, скорее всего, и вправду замечательный парень. Но подумай: не приведи, Господь, с ним что-то случится, пусть вероятность этого хоть полпроцента, с меня ведь кожу спустят: ты что, не видел по документам, с кем имеешь дело? Не могу.
Но вернёмся к приказу о снятии Пети с судна. Если бы речь шла об официанте, матросе, даже первом помощнике капитана, никто бы даже и не задумался – сняли бы и забыли. Но вся беда была в том, что Петя – третий помощник капитана, штурман, а без штурмана выходить в море никак нельзя.
И кадровики встали на уши. Одни засели за телефоны в поисках свободного
навигатора, другие, мобилизовав весь наличный транспорт (далеко не у всех были тогда домашние телефоны), разъехались по городу.
Стояло лето. Кто-то уехал к бабушке в деревню, кто-то с друзьями направился
на пляж и неизвестно, когда вернётся, кто-то только что отвёз жену в роддом и категорически отказывается выходить в рейс.
А часы тикают, судно с немецкими туристами – в напряжённом ожидании. И лишь
где-то часов в восемь вечера в доме какого-то там Сидорова сообщили, что сын уехал на день рождения к своему другу в Николаев и – о, счастье! – семья
располагает номером тамошнего телефона.
Очумелые кадровики звонят в Николаев, а это 120 км от Одессы. Опять подфартило:
изрядно уже поддавший навигатор Сидоров соглашается идти в рейс.
Стремительным домкратом отправляют машину с водителем асом. В салоне – два кадровика, судорожно сжимающие паспорт моряка Сидорова (куда без него?).
Тем временем, Сидоров спешно переполняет план и набирается в стельку. И вот
картина. Без четверти двенадцать ночи к трапу «Грузии» подруливает «Волга», и два дюжих кадровика в буквальном смысле этого слова, заносят вожделенного Сидорова на борт.
Судно выходит из Одессы с шестичасовым опозданием, это значит, что полностью
сорвана круизная программа в следующем порту для немецких туристов – на фоне Петиной трагедии малозначимая деталь.
А ничего не понимающий Петя завтра будет жалко вопрошать у кадровиков
«за что?!». А те, как их и учили чекисты, спокойно так станут отвечать: сам, мол, знаешь. «Да не знаю я!», - чуть ли не рыдая, заголосит Петя. И будет, скорее всего, прав. Виза прихлопнута, жизнь человека изувечена.
А теперь обо мне, любимом, о том, что со мной произошло именно в тот день.
Где-то раз в месяц, по пятницам, по окончанию рабочего дня я вместе с коллегами Володей Боровским и Владимиром Константиновичем Кольчугиным устраивал так называемую «Девятую студию» (популярная в то время телепередача – обзор международных событий). Каждый из троих приносил бутербродики, приготовленными на день нашими жёнами, закупались четыре (4) бутылки водки, и вот: часам к шести вечера мы садились за стол в офисе Кольчугина, находившегося на третьем этаже морского вокзала.
Надо сказать, что тогда мы все смотрели одни и те же телепередачи
(был один-единственный канал), читали одни и те же газеты и журналы, смотрели одни и те же фильмы – так что тем для обсуждения у нас была целая уйма.
Распустив галстуки, мы рьяно обсуждали последние публикации в прессе, рецензировали
киноленты, назначали и лишали постов президентов и премьер-министров, и всё это – рюмка за рюмкой. Четыре (4)бутылки, повторяю. В полемическом запале время
бежало незаметно, и в этот день не успели мы оглянуться, как наступила полночь. И вдруг.
И вдруг где-то из небытия зазвучала сказочная мелодия. Уже изрядно поддавшие, мы
подбегаем к окну. И что же мы видим?
Пустынный тёмный причал. Ни души. Пустой морвокзал. Напротив нас – теплоход «Грузия»,
и по судовой трансляции на весь околоток звучит фирменная отходная мелодия этого парохода – блистательная и донельзя романтичная музыка Евгения Доги из кинофильма «Табор уходит в небо» (у капитана Гарагули хороший вкус).
На палубах – ни души. Темень везде, и только на крыле капитанского мостика штурманы в
микрофоны командуют снующими на корме и на баке матросами. Отход. Полночь.
Не спит штурман Петя, не понимающий, за что загубили всю его профессиональную карьеру. С
пят немецкие туристы, не знающие ещё, что в Стамбуле у них не будет никакой экскурсии.
Г.Шапиро Табор уходит в море.
18.12.10.
