Гибель отряда Рукина в 1870 году

Мне случилось путешествовать въ 1871 г. по Киргизской степи…

Это было время, когда хивинские шайки еще врывались в нашу оренбургскую степь, и путешествие представлялось далеко не безопасным.

В Уильском укреплении мне дали четырех конных уральцев и посоветовали быть осторожным.

Правда, с расположением наших отрядов на пограничной линии, случаи разбоев и нападений сделались значительно реже, но за безопасность путешественников все-таки никто не ручался.

Мы выехали из укрепления после раннего обеда и, переправившись через Уил вброд, оставили влево красивые, сверкавшие на солнце, песчаные горы Баркина.

Отсюда начинается глухая уральская степь, далеко не представлявшая в то время еще благоустроенной территории, в смысле развития в ней тех гражданственных начал, о которых так хлопотали составители «нового положения».

Скучно ехать по степи. Медленно поднимается и плывет жгучее солнце по совершенно безоблачному небу. Жара в 55 градусов, а между тем в перспектив большой переезд и ни малейшей тени среди всей этой опаленной глади.

По сторонам дороги мелькают еще кое-где аулы, и, словно очарованные, стоят и дремлют огромные отары овец и табуны с их полуголыми, бронзовыми от солнца табунщиками.

Лениво переговариваясь между собою, идут уральцы в своих армячинных рубахах, винтовки передвинуты на бок; пот грязными ручьями струится по их загорелым лицам, и они все чаще и чаще начинают менять свои позы, как делают люди, уставшие в седле от долгой и скучной дороги.

Но вот наконец и привал. Мы сделали уже верст сорок и остановились ночевать в степи около озера Тамберкуля, окруженного целым рядом невысоких барханов.

Озера собственно мы не нашли: оно давно пересохло, и теперь на месте его образовалось несколько копаней с солоноватою водою. Едва казаки, стреножив лошадей, пустили их на пастьбу, как из лощины, закрытой песчаным холмом, выехал всадник.

С минуту простоял он у нас на виду, весь освещенный косыми лучами заходившего солнца, и затем, вдруг повернув коня, пропал за барханом. Подозрительные уральцы встревожились.

—- И чего эта орда шатается, — жаловался бородатый урядник:—вот теперь уж гляди да гляди, чтобы коней не угнали.

Опасения уральца, конечно, могли иметь свои основания. Но на этот раз даже мне, новичку в степных путешествиях, подозрения его показались напрасными.

Насколько я успел рассмотреть незнакомца, это был тучный, осанистый киргиз, в замусленном донельзя халате, и при том с совершенным отсутствием тех характерных признаков, которые отличают степных барантачей.

Я полагал, что это был просто киргиз с соседней кочевки, исчезнувший от нас под влиянием страха, наводимого тогда казаками.

Мое предположение оказалось верным: не прошло и получаса, как из-за бархана опять выехал тот же всадник, но уже одетый в синий суконный чапан, с широким серебряным поясом, и шагом направился в нашу сторону.

Он отрекомендовался мне старшиною-управителем соседней волости. Стало быть, это был киргиз-чиновник, один из тех мелких административных деятелей, которыми так щедро была наделена степь реформою 1869 года.

Я пригласил его сойти с коня и принять участие со мною в походном ужине.

Онъ оказался человеком бывалым, порядочно говорившим по-русски, и потому беседа с ним не могла не представлять для меня живого интереса, тем более, что разговор наш скоро перешел на последние события, которые так неожиданно для всех превратили тогда мирную пастушескую степь в широкую арену разбойничьих подвигов.

Из сопоставления впоследствии его рассказов со сведениями, добытыми мною от очевидцев, с рассказами казаков, вернувшихся из плена, наконец, с теми немногими сведениями, которые хранятся еще под толстым слоем пыли оренбургских архивов,—возникаешь достаточно ясная картина того, что происходило в степи в роковое время 1869 и 1870 годов.

Нужно сказать, что до двадцатых годов настоящего столетия Россия почти не вмешивалась во внутреннюю жизнь киргизского народа, стараясь только отстранять его набеги и обеспечивать свои торговые сношения с Среднею Азией. Поставленные во главе управления ханы, получавшие наследственную власть, действовали почти бесконтрольно, не раз изменяли России и были главными причинами смут и беспорядков между киргизами.

Это послужило причиною тому, что в двадцатых годах ханское достоинство было наконец упразднено, и вся степь оренбургского ведомства разделена на три части с подчинением каждой особому султану- правителю.

В должность эту выбирались обыкновенно почетнейшие родовитые ордынцы, люди испытанной преданности русскому правительству, и, несмотря на все это, дело выигрывало очень мало: султаны-правители, хотя и под контролем правительственных лиц, в сущности, оставались теми же киргизскими ханами, с тою лишь разницей, что прежде степь управлялась одним, а потом, тремя самовластными лицами, не пользовавшимися к тому же расположением народа.

Но годы проходили за годами, и время брало свое.

Пора удалого киргизского наездничества миновала безвозвратно. С возведением в степи наших укреплений и с перенесением пограничной линии с берегов Урала и Каспия на Сыр-Дарью и Аральское море, степь затихла.

Сторожевые кордоны тогда были сняты, и самая Оренбургская крепость, как утратившая свое военное значение, была упразднена.

Киргизы действительно обратились в мирных кочевников. Но правительство уже не хотело довольствоваться только замирением.

Степь, составлявшая когда-то пограничные владения России, с перенесением наших границ больше чем на тысячу верст в глубь Азии и в особенности с образованием Туркестанского генерал-губернаторства, обратилась уже во внутренние части империи, а потому являлась необходимость позаботиться о постепенном слиянии этого края с Россией.

Составлена была комиссия, которая нашла, что цель эта может быть достигнута введением в степи прочной администрации, в главных чертах сообразующейся с общими учреждениями империи.

И вот в исходе 1868 года появилось, так называемое «временное положение об управлении в областях Тургайской и Уральской».

Султаны-правители, с их кочевыми ставками, были упразднены и отошли в область предания. Их заменили губернаторы со всеми губернскими атрибутами: присутственными местами, вице-губернаторами, прокурорами, судьями, уездными начальниками и т. д.

Весь этот высший слой администрации состоял из русских чиновников; меньшая же власти, непосредственно соприкасавшаяся с народом и наиболее его интересовавшая (волостные управители, аульные старшины и т. д.), были из туземцев и назначались по выбору самих киргизов.

Естественно, что такое выборное начало, легшее краеугольным камнем в основу нового положения, в конец подрывало значение и власть степной аристократии.

Султаны, потомки владетельных ханов, 6еи и другие влиятельные лица, привыкшие пользоваться почетом и уважением своих однородцев, теперь отодвигались на задний план. Не всегда они были любезны народу, и народ мог низвести их с пьедестала — обойти на выборах.

Вот почему новая реформа должна была неминуемо встретить, и действительно встретила сильнейшее противодействие со стороны привилегированных сословий. Но и простой народ отнесся к ней весьма недоверчиво.

Это объясняется тою канцелярскою тайной, в которую облечена была разработка столь жизненного для киргизов вопроса. Действительно, новое положение, объявлявшее, что земли, занимаемый киргизскими кочевьями, становятся землями государственными, предоставленными киргизам лишь в общественное пользование, что права самих киргизов приравниваются к правам обыкновенных сельских обывателей, — свалилось на них, как снег на голову.

Трудно было неразвитым кочевникам разобраться во всей этой сложной механике, и народ, игнорируя те хорошие стороны «положения», который в нем заключались, понял только одно, что подать ему придется платить с кибитки вместо полутора рубля два рубля семьдесят копеек.

Этим обстоятельством не замедлили воспользоваться султаны, беи и муллы для своих личных целей. Ими-то и были пущены в ход всевозможные толки и слухи, одни нелепее других, которые, как снеговые глыбы, чем далее катились, тем принимали больше и больше размеры.

Первый слух о «новом положении» привез из Оренбурга в степь, в январе 1869 года, какой-то султан, который под секретом рассказывал в зимовках близ Илецкой Защиты, что встретил русских чиновников, едущих в степь вводить «положение».

Он говорил, что эти чиновники будут отбирать в казну киргизские земли, а самих киргиз обратят в крестьян и будут брать в солдаты.

Не успели киргизы разобрать, в чем дело, как пронеслась молва: «едут чиновники!».

Этого слуха было довольно, чтобы взволновать ближайшие аулы, а тут, как нарочно, прискакал чабар от одного влиятельного 6ея, Мунаитнаса Бутамбекова, с предложением съезжаться к нему на совещание.

Там собралось около ста наиболее почетных киргизов. Совещание длились два для, но так как одни говорили за «положение», а другие против, то после шумного спора собрание разъехалось, ничего не решив.

Въ это-то самое время возвратился в степь известный мулла Ихлас-Досов, ездивший перед тем в Уфу для свидания с муфтием. Он снова разослал гонцов по Хобде и Илеку, приглашая к себе возможно большее число киргизов.

На этот раз их собралось до полуторы тысячи. Ихлас распорядился тотчас выставить на Илек вооруженную шайку, чтобы задержать «организационную комиссию», ехавшую в степь, а между тем объявил народу, что оренбургский муфтий, к которому он обращался с просьбой поставить в степи мечеть и дать ему право исправлять духовный требы, —отказали и в том и в другом, потому что от оренбургского духовного магометанского собрания уже отобрано право вмешиваться в дела зауральских киргизов.

Этот ответь возбудил в Ихласе сомнение, не заключается ли в новом положении чего нибудь противного религиозным верованиям. Он сообщил свои опасения народу, а народ, и без того возбужденный превратными толками, решил не пускать к себе «организационную комиссию».

Чиновники, встреченные на самом Илеке тысячною вооруженною толпою, остановились. Киргизы их обложили и держали в блокаде два дня; на третью ночь комиссия повернула назад и возвратилась на линию без всякого успеха.

Это и послужило началом к открытому восстанию в Тургайской области. Быстро разлилось оно по берегам Хобды и Илека; и пока одни собирались в вооруженный шайки, другие, не желавшие принимать участие в бунте, поспешно откочевывали в глубину степей, совершенно перепутавшись в своих понятиях и взглядах на «положение».

Одновременно с этим, те же прискорбные явления произошли и в южной части степи, в Гурьевском уезде, принадлежавшем к Уральской области.

Председатель тамошней организационной комиссии, Тверитинов, успел организовать одну ближайшую волость, но этим работа его и закончилась.

Едва он прибыл в аулы к тазларовцам, в верстах в пяти от устьев Эмбы, как был остановлен старшинами иссыковского рода, приехавшими к нему с Сагиза и Тентяк-Сора.

Они объявили, что между их однородцами происходят волнения, но что они берутся уладить дело, если Тверитинов возвратится назад и не пойдет в аулы.

Тверитинов не согласился. Старшины уехали. Но едва только смеркалось, как со стороны ближайших аулов показалась конная толпа, человек в четыреста, которая на полных рысях шла прямо к нашему бивуаку.

Казаки живо сдвинули сани, сбатовали лошадей и зарядили ружья. Киргизы действительно подскочили в упор, но видя, что вагенбург готов к обороне, остановились. Отставной казак Шамсутдинов вышел к ним навстречу и спросил, что им надо.

Толпа с криком и бранью потребовала выдачи киргиза Тавасарова, находившегося в числе организационной комиссии. «Отдайте нам Тавасарова! Отдайте изменника! —кричали иссыковцы: —иначе мы возьмем его силой!»

Тавасарова спрятали и объявили, что он уехал в соседний аул. Тогда толпа отодвинулась; но не прошло получаса, как киргизы с криком: «смерть русским!» бросились на лагерь. Ружейный залп в упор обратил их в бегство.

Наступила холодная, бурная ночь. Киргизы обложили отряд и стали в виду его громадным табором. Положение комиссии было критическое: помощи ей ожидать было нельзя, а выдержать блокаду, по неимению запасов, не представлялось возможности.

К тому же, вся наша боевая сила состояла только из 12 уральских казаков. Бесконечно долго тянулась эта холодная и мрачная январская ночь.

Наконец, не задолго до свету, в лагерь пробрались трое ордынцев и принесли известие, что к иссыковцам идут подкрепления, под начальством Сеиля Туркубаева.

Верные киргизы предлагали свои услуги спасти отряд и требовали только, чтобы доверились им безусловно.

Раздумывать и колебаться было не время. Смерть все равно угрожала казакам, как в вагенбурге, так и в случае измены вожаков, а потому через полчаса маленький отряд уже был готов к выступлению.

Въ непроницаемой тьме, при грозном завывании степной метели, тихо двинулись казаки вслед за своими вожаками, которые, благополучно миновав киргизские караулы, вывели их к открытому морю.

Отсюда уральцы пустились уже по льду, и на следующий день, к ночи, кое-как пешком, добрались до Гурьева, оставив в добычу мятежникам обоз и лошадей.

Таким образом неудачная попытка ввести новое положение и здесь имела последствием не только открытое сопротивление власти, но дала киргизам и возможность организовать восстание.

Их батыры, как в старые годы, стали собираться в партии и тревожить линии своими набегами. Морозная зима, сковавшая Урал, давала им все средства удобно перебираться на русскую сторону но льду, отбивать скот и нападать на жителей. И вот боевые тревоги, давно умолкшие на берегах Урала, снова загремели по линии.

Чтобы показать, до какой степени опасность преследовала жителей даже в виду казачьих форпостов, я расскажу два, три случая, которые вместе с тем познакомят читателей и с характером тогдашних киргизских набегов.

Однажды, например, трое киргизов, переправившись через Урал, никем не охраняемый, сдлали засаду, как раз на пути к казачьим хуторам, по речке Богырдаю.

Тут они выбрали овраг, доверху заваленный снегом, привязали лошадей к приколам и стали терпеливо выжидать, не пошлет ли Аллах какую нибудь добычу.

Зимний день выдался серенький, туманный; киргизы успели уже порядочно продрогнуть и соскучиться, как вот по дороге показался какой-то казак хуторянин.

Двое из хищников тотчас вскочили на коней и, припав к луке, понеслись низом, лощиной, как раз на перерез беспечному уральцу. Казак увидел опасность только тогда, когда бежать от нее было нельзя, — да и все равно, на домашнем маштаке не уйти от выдержанных киргизских скакунов, а защищаться нечем — казак был безоружен.

Тоскливо оглянул он кругом знакомую местность: всюду снеговая, ровная, безлюдная гладь… Чернеет что-то там на краю оврага, да это малахай: наверное, там-то и сидит засада… а киргизы уж близко.

Передний всадник с разгона ударил его пикой и вогнал острое лезвие в грудь почти на целую четверть. Пошатнулся старый казак, однако усидел в седле и, как медведь, схватившись руками за пику, в куски поломал гнилое ратовище.

Плохо пришлось бы и киргизу, попавшему в его железный лапы, если бы тут на помощь не подскочил другой и взмахом тяжелого чекана не сбил казака на землю…

Очнулся он уже в овраге, обобранный и связанный, посреди киргизов, между которыми шел жаркий разговор, что делать с пленником.

«Мне не нужно хивинские тилли, —кричал громче всех высокий, сухощавый старик, с лицом, искаженным злобою: — я хочу крови, потому что много видел горя от русских, когда содержался у них на форпостах».

С последним словом он выхватил нож, висевший у него на поясе, и прежде чем киргизы успели удержать его руку, казак уже плавал в крови и конвульсивно бился на земле с перерезанным горлом.

Молча, облокотясь на старый мултук, стоял страшный старик над своею жертвой, пока другой удар, угодивший казаку прямо под сердце, не прекратил его агонии.

Целый день просидели киргизы в овраге, поджидая, не навернется ли еще кто нибудь на засаду, но на дороге никто не показывался. В сумерках они покинули свое логовище и, как голодные волки, пошли по новым тропам отыскивать добычи.

Вотъ идут они степью и видят — ходит в стороне табун. Как не попытать удачи? Опытные барантачи объехали его кругом из-под ветра; но кони, вспугнутые гиком и ружейным выстрелом, бросились в разный стороны.

Пока киргизы их скучивали, на шум сбежалась артель рабочих, случайно ночевавших в ближнем кутане, и прискакали табунщики. Попробовали было киргизы отстоять добычу, но, принятые в укрюхи, обратились в бегство.

Вся их добыча за день состояла в одном казачьем маштаке, добытомъ из-под убитого уральца. Они уже подумывали было возвратиться домой, как на берегу Урала наткнулись на чей-то обоз, беспечно заночевавший в степи, верстах в пяти от Тополинской крепости.

Несколько саней, с поднятыми оглоблями, к которым привязано было с десяток лошадей, стояли без всякой охраны. Никого из людей не было видно; по всей вероятности, они спали тут же в санях, укрывшись от холода кошмами.

Киргизы осторожно подобрались к лошадям и стали их отвязывать; лошади, однако, шарахнулись и разбудили спавших обозников.

На возу поднялся старый казак Терентий Толкачев. Заметив непрошенных гостей, он крикнул: «воры!» но в ту же минуту грянул ружейный выстрел, и казак упал, раненый в грудь мултучною пулей.

По выстрелу вскочили его сын и работник. Киргизы, заметив, что в обозе людей больше не было, бросились на них в пики; но казаки, схватив топоры и оглобли, отбили нападение.

Две лошади остались, однако же, в руках у киргизов, жаль стало казакам своего добра. «Живо, садись, ребята, на лошадей!» скомандовал старик, забывая свою рану, и вдвоем с сыном погнался за хищниками.

Те, заметив погоню, бросили лошадей; но как только казаки с своею добычей повернули назад, киргизы насели на них с тылу.

Видя, что они настигают сына, старый казак осадил коня, но в ту же минуту снова был ранен пикою в спину; сыну его достался добрый удар по голове чеканом.

Оба они, облитые кровью, успели, однако, доскакать до обоза и вместе с работником приняли киргизов в оглобли. Нападение вторично было отбито. Хищники отошли и стали совещаться. Тогда старик Толкачев спросил у них по-киргизски:
— Чего вы хотите от нас?
— Лошадей.
— Лошадей не дадим, пока не возьмете нас, а мы не дадимся.
— Лучше сдайтесь!—кричали киргизы.—Ведь оглоблями да топорами не отобьетесь, а если не сдадитесь, мы будем стрелять.
— Стрелять стреляйте, да близко не подходите; неровен час, кого зашибем и до смерти.
— Да вы кто такие, русские или казаки ? — спрашивали их киргизы
— Казаки.
— Из какого форпоста?
— Калмыковские.
— Если вы казаки, то садитесь на коней и выезжайте в поле.
— Намъ в поле делать нечего,—отвечал старик,—а хотите взять лошадей, то идите в обоз и берите.